Кухарки и горничные - Страница 3

— А ты не давай.

— Какъ возможно, умница, не давать! Онѣ не уйдетъ, покуда я не дамъ. Смертнымъ боемъ вышибетъ и скандалъ сдѣлаетъ. Заплакала я даве и вынула два двугривенныхъ. Да это еще ничего. Ушелъ онъ. А я глядь, поглядь, шерстяного головного платка нѣтъ. А платокъ новый, восемь гривенъ заплаченъ. Охъ, тяжело такъ жить, коли такое нетечко навяжется!

— Сама себя раба бьетъ, коли плохо жнетъ. Сама-же ты мнѣ разсказывала, что нарочно поближе къ нему мѣсто себѣ искала. Ну, сама себѣ и врагъ лютый.

— Ахъ, милый другъ, да вѣдь девять лѣтъ я съ нимъ, мерзавцемъ, маюсь! Девять лѣтъ. Все нѣтъ, нѣтъ, да и думается: авось, изъ безчувственнаго человѣка чувственный сдѣлается.

— Дождешься, какъ-же!

— А почемъ ты знаешь? Вдругъ на мое счастье? И потомъ я тебѣ прямо скажу: вѣдь онъ холостой, да и я не замужняя, — ну, и думается, что вотъ, вотъ законъ принять предложитъ.

— Поди ты! Мужнинъ-то кулакъ слаще, что-ли?

Рыжая кухарка подумала, улыбнулась и произнесла:

— Ну, какъ возможно! Все-таки пріятнѣе отъ мужа, чѣмъ отъ беззаконника.

— Одинъ вкусъ! — махнула рукой черная кухарка.

— Да вѣдь ты, ангелка, не пробовала. У тебя твой хоть женатый, но на другой женатый, а не на тебѣ.

Рыжая кухарка помѣшала въ кофейникѣ заваренный кофе и начала его переливать. Черная разсказывала:

— Вчера на кладбищѣ была. Къ тетенькѣ на могилку ходила. Занесено страсть какъ снѣгомъ. Съ жилицей съ нашей одной ходила. У ней мужу годовой день — ну, а я-то ужъ съ ней за компанію. Ну, дома пирогъ она испекла, бутылочку… ветчинка… пиво было… и честь честью помянули душеньку упокойную. Я-то не знавала его, упокойничка, — ну, да такъ ужъ, за компанію. А послѣзавтра у насъ опять пиръ. Портниха, что надъ нами, замужъ выходитъ за ундера изъ окружнаго суда. Хорошій такой ундеръ, не старый и основательный, сурьезный мужчина. При вѣшалкахъ онъ. Ну, такъ вотъ свадьба. И меня звали. Я даже имъ за милую душу постряпать хочу. Сдѣлаю имъ заливное изъ поросенка, пирогъ съ рисомъ и съ рыбой. Танцы даже будутъ, потому гармониста пригласили.

— Счастливица ты, Дарьюшка! — вздохнула рыжая кухарка, — Сама себѣ госпожа, отдыхаешь.

Кофе былъ сваренъ. Рыжая кухарка налила двѣ чашки и принялась его пить вмѣстѣ съ гостьей. Черная кухарка резонерствовала:

— Наплюй на своего нетечку, прикопи рублей пятнадцать, уйди съ мѣста, и ты такой-же госпожей будешь, какъ я.

III

Марья Петровна напоила мужа утреннимъ чаемъ, проводила его въ должность, сама заперла за нимъ дверь на лѣстницу и вернулась въ столовую, чтобы вызвать звонкомъ кухарку и заказать ей обѣдъ.

Данъ въ кухню звонокъ.

Показалась кухарка — среднихъ лѣтъ женщина, очень благообразная, въ темномъ ситцевомъ платьѣ и въ передникѣ, остановилась около обѣденнаго стола, сложила на груди руки съ голыми локтями и сказала:

— Съ добрымъ утромъ, сударыня. Хорошо-ли почивать изволили?

— Спасибо, — отвѣчала Марья Петровна. — Обѣдъ надо заказать.

Кухарка откашлянулась въ руку и произнесла спокойнымъ голосомъ:

— Сегодня, сударыня, я вамъ состряпаю обѣдъ, а завтра позвольте мнѣ отъ васъ уволиться.

— Какъ? Уволиться? Что-же это такъ? Съ чего? Развѣ ты мѣстомъ недовольна? — спросила Марья Петровна.

— Мѣстомъ-то я довольна, вы господа спокойные… но… Я, сударыня, женщина честная. Если позволите быть откровенной и напрямки говорить, я вамъ по чистой совѣсти скажу.

— Ну? Какая-же причина?

— Языкъ-съ.

— Какой языкъ?

— Копченый языкъ, который баринъ самъ въ колбасной купилъ.

— Ну? Что-же изъ этого? Въ колбасной языки копченые и соленые лучше. Колбасники спеціалисты по этой части.

— Все это мы понимаемъ-съ, да намъ-то это не съ руки.

— Не могу понять.

— Помилуйте… Что-же это такое? Если господа по колбаснымъ языки будутъ для стряпни покупать, то послѣ этого кухаркѣ ужъ никакой халтуры не будетъ.

— ???

Марья Петровна широко открыла глаза и молчала.

Кухарка продолжала:

— Я, сударыня, женщина честная, я хозяйскимъ добромъ никогда вотъ на эстолько не попользовалась (она протянула руку и показала кончикъ пальца), я получаю только то положеніе, которое даютъ мнѣ мясникъ, рыбакъ, зеленщикъ и мелочной лавочникъ. Керосиномъ, мыломъ и булочной горничная завѣдуетъ. Это ея статья. Но мясникъ — это главный доходъ. Что-же мнѣ можетъ дать мясникъ послѣ итого, если у насъ даже соленые языки будетъ покупать самъ баринъ по колбаснымъ лавкамъ!

— Послушай… Баринъ все лѣто покупалъ въ колбасной не одни языки, а даже и солонину, и привозилъ на дачу, — сказала Марья Петровна.

— Лѣто, сударыня, въ составъ не входитъ. Лѣтомъ всѣ кухарки страдаютъ. Плачутся и молчатъ. А тутъ ужъ, извольте видѣть, баринъ и на зимней квартирѣ… Да и не одни языки, а на прошлой недѣлѣ и рябчиковъ привезъ со стороны. Потомъ я слышала стороной, что вы ужъ и свѣжимъ мясомъ недовольны отъ здѣшняго мясника и хотите покупать на Сѣнномъ рынкѣ изъ какихъ-то первыхъ рукъ.

— Откуда ты это узнала?

— Я, сударыня, женщина честная, а потому должна объявить: горничная мнѣ это сказала, потому что за столомъ у васъ съ бариномъ былъ разговоръ. Что-жъ, я говорю прямо. Мнѣ съ ней не дѣтей крестить.

— Говорили мы объ этомъ, дѣйствительно, говорили, — задумчиво произнесла Марья Петровна. — Но что-жъ изъ этого?

— А то, что вотъ вамъ и причина. Вы себя бережете, а я должна себя оберегать. Какъ хотите, обидно.

— Намъ еще болѣе обидно. Вотъ видишь-ли, въ лавкѣ, гдѣ ты берешь говядину, ставятъ за первый сортъ восемнадцать копѣекъ за фунтъ, а на Сѣнномъ рынкѣ такое-же мясо стоитъ пятнадцать копѣекъ фунтъ. Баринъ справлялся